Фронтовые пути-дороги Жабина Фёдора Фёдоровича

Хильмиллинцы – участники Великой Отечественной Войны

Смелым помогает судьба...
Народная мудрость

У многих народов существует правило. После смерти или гибели отца воспитание мальчика берет на себя брат матери. Такое же случилось и у меня. После гибели отца брат моей матери Жабин Фёдор Фёдорович опекал и воспитывал меня. Когда мне пришлось идти в армию осенью 1957 года, он приехал проводить меня. Вечером, после торжественного обеда, когда мы остались одни, он напутствовал меня. Он сказал: «Александр (он впервые тогда назвал меня взрослым именем), в армии может сложиться обстановка, когда ты не знаешь, какое принять решение. Доверься своей судьбе, она тебя выведет, если на то есть воля Божья. Я всю войну жил по этому принципу, и судьба сохранила мне жизнь, хотя я все время был на передовой и подвергался большим опасностям».

«Я служил на границе в Западной Белоруссии. Утром 22 июня превосходящие силы фашистов разгромили нашу небольшую часть. Мы, выжившие в этом ожесточённом бою, около 20 человек, с оружием укрылись в лесу и стали незаметно для немцев продвигаться на восток. У нас не было ни еды, ни воды. Мы страдали от голода и усталости. Душу разъедала горечь утраты товарищей в бою и вынужденного отступления.

На третий день пути мой товарищ белорус сказал мне: «Жабин, в двух километрах отсюда находится моё родное село, давай забежим к нам, хотя бы поедим, возьмём с собой немного еды и снова вернёмся к нашим товарищам». Я согласился. Через некоторое время мы подошли к его дому. Перед тем как войти в дом он мне сказал. «Когда зайдём в хату, – перекрестись на иконы. Я знаю – ты комсомолец, ну перекрестись, чего это тебе стоит! Сделай это для моих родителей, чтобы приняли тебя за своего». Я говорю: «Я никогда не крестился и не умею этого делать». «Ну, а твоя мать, бабушка крестились?» – спросил товарищ. «Нет, не крестились и креста мы не признаем». «Да, я слышал, есть такие». На всякий случай он показал мне как надо креститься. Но когда мы вошли в хату и все присутствующие увидели своего родного человека живым и невредимым, то обрадовались и бросились к нему. И мне не пришлось креститься. Товарищ объяснил родным обстановку, сказал, что мы скоро уйдём, попросил принести нам поесть и приготовить еды немного с собой. Нам накрыли на стол, мы плотно поели, немного выпили. Родители приготовили нам еду, чтобы мы взяли с собой. Потом товарищ вывел меня на балкон и сказал: «Жабин, я никуда из дома не уйду. Ты видишь, впереди там смерть, такое счастье может не повториться, что мы выжили с тобой после первого жестокого боя. Будь, что будет, я остаюсь, оставайся и ты. Здесь мы переживём трудное время, а там дело покажет, как быть». Я подумал: «Да, действительно, впереди смерть, но и оставаться здесь опасно. Придут наши – расстреляют как дезертира, придут немцы – расстреляют как красноармейца. Его то родственники может и спасут, а меня могут выдать». Я был в растерянности, не знал, как поступить. Тогда я сказал товарищу: «Я крутну монету, если выпадет «орёл», то пойду к своим, выпадет «решка» – останусь». Крутнул монету, выпал «орёл». Я сказал: «Ну, значит, судьба – я ухожу». Товарищ дал мне всю приготовленную еду и я пошёл. Подкреплённый едой я шёл очень быстро, и к вечеру, до захода солнца, я настиг своих товарищей. На наше отсутствие никто не обратил внимания. В той обстановке каждый волен был поступать, как хочет. Ночью, когда мы приготовились к ночлегу, я подошёл к лейтенанту, старшему в нашей группе, и незаметно дал ему ломоть хлеба, сала и яиц. Также угостил своего товарища и одного совсем молоденького бойца.

Поспав несколько часов, мы на заре отправились дальше, на восток. Вскоре мы подошли к небольшой речке, стояли и думали: как и где перейти её вброд. Вдруг мы услышали гул приближающегося с запада самолёта. Командир приказал всем быстро раздеться догола и прыгнуть в воду, кричать, радостно махать руками, приветствовать самолёт, плескаться, брызгаться. А сам собрал все вещи, замаскировал их в кустах и на песчаном берегу успел ещё нарисовать свастику. Как оказалось, это был тихоходный самолёт-разведчик, «рама». Лётчик увидел группу кричащих что-то людей, радостно прыгающих и приветствующих его самолёт и не мог понять, кто это и принял нас за передовой немецкий отряд. Самолёт сделал круг над нами, покачал крыльями, в знак приветствия, развернулся и полетел дальше на восток. Так находчивость молодого лейтенанта спасла нам жизнь. Он знал, что в немецкой армии солдаты ходят в трусах, а красноармейцы – в кальсонах. У немцев на голове были волосы, а наши солдаты пострижены наголо. Но лётчик не мог разглядеть волосы на голове, солдаты прыгали, брызгались. Как только самолёт скрылся, мы быстро разобрали вещи, винтовки и вброд перебрались на другой берег реки.

К вечеру мы встретились с большой организованно отступающей воинской частью, где была кухня и сохранялся военный порядок. С этой частью мы перешли линию фронта. И дальше продолжалась моя военная служба шофёром. Выходит, что судьба указала мне правильный путь!

Служба шофёра была опасной, трудной и физически тяжёлой. Водил я и «полуторки» и ЗиС-5. Это были самые распространённые машины в годы войны. ЗиС-5 хотя был большей грузоподъёмностью и пробегом, но водитель не был защищён от обстрелов, кабина была деревянная, холодная. Машина тяжело управляемая. А немцы, увидев машину, ради спортивного интереса стреляли в нас, как в зайцев из любого имеющегося оружия. И самолёты за нами охотились, и мины подстерегали на дорогах, в любой момент можно было подорваться. Но судьба берегла меня. Я хотел было перевестись в танкисты, там хоть броня есть, но как опытного водителя командование не отпускало меня».

«Дядя Федя, а ты молился в трудную, опасную минуту?» – спросил я. «А как же!» – С присущей ему горячностью ответил дядя Федя, – «Это меня и спасало!»

Рассказывая о фронтовых путях-дорогах дяди Феди на память невольно приходят слова из стихотворения Льва Ошанина «Дороги»:

Эх, дороги, пыль да туман,
Холода тревоги да степной бурьян.
Знать не можешь доли своей:
Может, крылья сложишь посреди степей…
Выстрел грянет, ворон кружит,
Твой дружок в бурьяне неживой лежит.

«С лета 1942 года я воевал на Ржевско-Вяземском выступе. Выступ этот образовался ещё в ноябре 1941 года, когда немцы отсюда хотели прорваться к Москве. С большими потерями Красная Армия сдержала этот прорыв, но с конца 1942 года наши войска безуспешно пытались вытеснить немцев из этого выступа. За время этих тяжёлых боев погибло много наших солдат. Немцы отступали, но всего на несколько километров. На этом участке фронта немцы находились больше года, хорошо изучили местность и часто засылали на нашу территорию диверсантов.

Наша авторота, выполняя приказы командования, перевозила всевозможные грузы, часто на линию фронта. Однажды мне было приказано поехать на армейский артиллерийский склад, находящийся далеко в тылу, в лесу; загрузить снаряды и отвезти их на передний край. На выполнение этого задания уходило три дня. Нужно было заправить бак и взять две канистры бензина. Когда я загрузился на артиллерийском складе, мне сказали, что последняя машина, ушедшая на передовую, до места не дошла, с ней что-то случилось в дороге, будь внимательным, может быть где-то засада. Действительно, не доезжая до передовой, я увидел две подбитые машины возле дороги. Я понял, что это стреляла пушка, замаскированная и вкопанная в землю, то есть она бьёт только прямой наводкой. Подъезжая к этому месту я развил максимальную скорость, но, не доезжая метров 10 до подбитых машин, резко затормозил, в то же время прогремел выстрел и снаряд пролетел прямо перед капотом. Я тут же дал «газ» и с большой скоростью проехал это опасное место. Дуло орудия не поворачивалось, оно било только по прямой, и второго выстрела уже не было. Доехав до места я разгрузился и, оформляя документы в штабе, сказал, что в таком-то месте есть замаскированная немецкая пушка и две подбитые ею машины.

Возвращался я ночью. Ехал, не включая фар, и совершенно бесшумно. Меня не заметили. Утром я был в своей части. Рассказал об этом командиру роты и своим товарищам. Пошёл на склад. За три дня, которые я отсутствовал, мне полагалось 300 грамм водки. 50 грамм взял себе складчик, 50 грамм отлил старшине роты и 200 налил мне во фляжку. Затем я пошёл в столовую, плотно пообедал, взял ещё с собой еду, залез в свою кабину, выпил с благодарностью Богу, что остался жив, закусил, улёгся в кабине поудобнее; теперь два дня я свободен и уснул. Ведь я всю ночь не спал. Через некоторое время меня разбудил командир роты и сказал: «Жабин, тут вот какое дело. За снарядами должен ехать Федотов, а с ним что-то случилось, он плачет, трясётся, говорит, что не может вести машину». Я со злостью сказал: «Понятно, чего он испугался. Ну, почему во второй раз должен ехать я, у нас есть другие шофёры, молодые!» Командир на это ответил: «Ну, ты же знаешь: они молодые неопытные и задание не выполнят и погибнут. Поезжай, ты пробьёшься». Я мог бы настаивать и дальше отказываться, он не мог меня заставить. Но у нас в роте была дружеская обстановка, и мы все уважали командира. Я нехотя поднялся, заправил машину, в столовой взял еду и пришёл у Федотова брать две приготовленные им канистры с бензином. И когда он передавал мне канистру, я с силой выдернул её у него из рук. Федотов с обидой сказал: «Жабин, ты знаешь я не первый день на фронте, в разных ситуациях побывал и не трусил, а сейчас не знаю, что со мной творится». Я про себя подумал: «Зато я знаю, что творится!».

Когда я приехал на артиллерийский склад там мне сказали, что немецкую пушку, упрятанную в старом ДОТ-е, разбомбили, дорога стала свободной. Я загрузился снарядами и остался ночевать на складе до утра. Утром я поехал на передовую. Подъезжая к опасному месту, я проделал такой же трюк, как и в прошлый раз, но выстрела не последовало, я понял, что пушки больше нет. Приехав на передовую, я разгрузился и пошёл в штаб отмечать документы. Майор, посмотрев на номер моей войсковой части, сказал: «А у вас там ночью что-то случилось!» Я с испугом спросил: «А что случилось?» Он сказал: «Точно не знаю, но ты все равно едешь туда, там все подробно и узнаешь!». Обеспокоенный такой вестью я с пустой машиной быстро ехал и утром был у себя. Подъехав к нашей части, я обомлел от увиденного: ни построек, ни гаражей, ничего не осталось; кругом одни воронки, развалины, искорёженные разбитые машины. По территории ходили солдаты и санитары, что-то подбирали. Я подошёл к майору, руководившему работами, и спросил: – «Что случилось? Я из этой части, прибыл с командировки». Он посмотрел на меня удивлённо и ответил: – «Счастливчик, небось, в рубашке родился! Позапрошлой ночью налетели бомбардировщики и всё разбомбили». «А кто-нибудь выжил?» «Нет, кажется, никто!» Я стоял как окаменелый! Погибли все мои товарищи, наш дорогой командир роты и Федотов! Так вот что чуял Федотов! Он чуял смерть! Но не знал, откуда она придёт! Почему командир подошёл ко мне? Ведь он мог бы обратиться к кому-то другому. А я мог бы отказаться и он не мог бы меня заставить. Выходит, судьба или Бог снова спасли меня!»

Правильно говорят в народе: «Смелым помогает судьба!» А дальше было ещё более 2-х лет тяжёлых боёв.

Руководствуясь напутствием дяди, я отправился служить. Вместе со своими товарищами в товарном вагоне большого состава с новобранцами со всего Закавказья мы приехали в Севастополь служить на Черноморском флоте 4 года. Пройдя все комиссии, мы должны были быть распределены по разным войсковым частям. Наш товарищ Костя Сорокин прибежал и сообщил новость: «Ребята! Там сдают экзамен на радистов. Радисты – это флотская интеллигенция! Я знаю азбуку «Морзе» и я помогу вам сдать экзамены. Пошли!» И действительно, экзамен мы сдали и были зачислены в учебный отряд связи Черноморского флота в городе Николаеве, где в хороших, тёплых классах мы прозанимались 10 месяцев. Я был выпущен по Первому разряду и вместе с другими товарищами был направлен в Крым в секретную часть морской авиации, где служить нужно было три года, а не четыре, как на флоте. Служба в войсковой части связи была не обременительной. Мы, действительно, как радисты были «флотской интеллигенцией». Как лучшему специалисту части мне был предоставлен 10-ти суточный отпуск на Родину. Дядя Федя приехал к нам, он очень гордился мной. А вскоре мы узнали, что Н. С. Хрущев сокращает 1 млн. 200 тыс. военнослужащих, в основном из авиации, и срок нашей службы сократился на полгода.

Таким образом, вместо четырёх лет я прослужил два с половиной года. А мог бы совсем не служить, так как мама была инвалидом второй группы и я, как единственный сын-кормилец, мог бы не служить. Но на семейном совете дядя Федя, мама и я сам решили – пойти отдать свой долг. И чтобы двоюродные мои братья в Хильмиллях не сказали мне: «Мы служили, а ты, городской, хитрый увильнул от армии». Но я не жалею о том, что служил. Вероятно, это была и моя судьба!

Эти случаи из фронтовой жизни дяди Феди я часто потом вспоминал. И через 30 лет в 1986 году, когда дядя Федя был тяжело болен, я приехал навестить его, и я попросил его снова рассказать мне об этом, чтобы освежить в памяти. Поэтому я с достоверной точностью пересказал события тех далёких военных лет. Я не думал, что когда-то, кому-то мне придётся об этом рассказывать, но судьбе было угодно, чтобы рассказал.
Александр Иванович Илясов,
г. Баку, 26 августа 2015 г.